РЕЛИГИЯ РАДОСТИ

Достаточно ли веры(Бог у меня в сердце)?
Ответить
Аватара пользователя
Ксения К.
заслуженный писатель
Сообщения: 397
Зарегистрирован: 13 окт 2015, 19:05
Контактная информация:

РЕЛИГИЯ РАДОСТИ

Сообщение Ксения К. » 11 сен 2016, 11:46

Странно слышать, когда говорят, что к Богу приходят через страдания. Начало веры – надежда, уверенность в незримом присутствии в твоей жизни любящего Бога. Начало веры именно в радости встречи, обретения целого нового мира. Преподобный Амвросий Оптинский говорил, что начало радости – быть довольным своим положением, она есть благодарность Богу за все случающееся.

Радость – напоминание того, что решился быть с Богом. Ведь ищущий быть с Богом – это причина для действия Бога. Радость бывает, когда все-таки удается исполнить одну из заповедей, которые так трудно исполнимы. Радость – это, по слову апостола, всегда плод духа. Плод истинного духа дается вместе с миром и любовью, благостью, милосердием, верой, кротостью и воздержанием (ср.: Гал. 5: 22–23).
http://www.pravoslavie.ru/96565.html
Преподобный Исаак Сирин заметил, что радость о Боге крепче здешней жизни. Вот именно так: крепче – над этим стоит подумать. А святой Феодор Студит писал, что радость есть признак совершения всякой правды и, сколько надежды у человека, столько и радости.
Из опыта исповеди можно заметить, что радость бывает после того, как согрешили и Бог дал силы покаяться. То есть радость – это всегда некий порог, демаркационная линия, следующая ступень. Но вот святые отцы предупреждают, что нельзя слишком увлекаться радостью. Преподобный Анатолий Оптинский пишет в письме духовной дочери: «Радость бывает растрепанная, прелестная, мучительная, свирепая, диавольская. Бывает радость всякая… И множество есть радостей елецких, московских, питерских и всяких. Но это чистая прелесть. Какая житейская сладость бывает печали непричастной?» Поэтому внутри радости нужно ожидать последующей скорби, потому что благодать дается прежде искушения.
Глядя на этот весьма несовершенный мир, человек не может не печалиться. И мiр пытается сделать нас счастливыми. Но то, что мiр называет «счастьем», часто есть бегство от подлинного счастья – Христа, стремление забыться, уйти в небытие от этой всепроникающей печали. Всё разрушают страхи этого мiра, его подлость и ненависть, но против тайной радости христиан они бессильны. Как и Господь говорит: «Истинно, истинно говорю вам: вы восплачете и возрыдаете, а мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет» (Ин. 16: 20). Радость ставит под вопрос все идеологии, пытающиеся сделать нас счастливыми (в своем примитивном понимании счастья). Нужно понять, что счастье не снаружи, а внутри человека: «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17: 21).

Человек часто не хочет видеть счастья, которое уже дано, которое в любую минуту может стать нашим и уже навсегда, так, что и сама смерть не сможет отнять его: «И возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас» (Ин. 16: 22).

Христианство не сказочка о светлом несбыточном будущем, в нашей радости различия «здесь» и «там» исчезают. Но для этого нужна решимость. Радость призывает человека к труду и усилию. Надо только научиться быть выше радости и печали. Это значит – быть со Христом.

Мирослав Бакулин
31 августа 2016 г.

Аватара пользователя
Иоанна белая
заслуженный писатель
Сообщения: 454
Зарегистрирован: 24 сен 2012, 10:23
Контактная информация:

История обращений

Сообщение Иоанна белая » 11 сен 2016, 16:34

Ксения К. писал(а):
Странно слышать, когда говорят, что к Богу приходят через страдания.
Изображение
Умея рассказать о своем обращении (лучше, если не вызывая зевоты), человек должен выслушать или прочесть ряд повествований об иных обращениях. Почему? Да потому, что мы эгоисты, и думаем, что как у нас было, так и у всех должно быть. А это неверно. У всех все по-своему. (с) Протоиерей о.Андрей Ткачёв


История обращений:
Изображение http://www.andreytkachev.com/istorii-obrashhenij/

Аватара пользователя
Ксения К.
заслуженный писатель
Сообщения: 397
Зарегистрирован: 13 окт 2015, 19:05
Контактная информация:

О РАДОСТИ ГРЕШНИКА

Сообщение Ксения К. » 23 апр 2017, 18:54

О РАДОСТИ ГРЕШНИКА, устал радоваться?
Грешник радоваться вечно не может.


phpBB [youtube]

Аватара пользователя
Ксения К.
заслуженный писатель
Сообщения: 397
Зарегистрирован: 13 окт 2015, 19:05
Контактная информация:

Re: РЕЛИГИЯ РАДОСТИ

Сообщение Ксения К. » 17 май 2019, 09:11

«Я ТАКОЙ ЖЕ, КАК И ВСЕ, ГРЕШНИК. ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!»
Памяти новопреставленного протоиерея Валентина Радугина

После публикации к 90-летию отца Валентина прихожу к нему в храм, а он:

– О-ле-чка?!..

Я – голову в плечи: «Ну всё…». Рассказ, действительно, был несколько неформален. А претензия-то оказалась: зачем ты меня так превознесла?

– ?
– Я такой же, как и все, грешник. Только в сане.

Что меня тогда поразило: статью читали и люди совершенно нецерковные, может быть, впервые оказавшись на Православие.Ru. Как от той печки в промерзшем, черном от копоти храме преподобного Сергия Радонежского, что в Рогожской слободе, куда более четверти века назад был назначен настоятелем отец Валентин, у них вдруг появлялось теплое чувство... С ними точно заговорили на понятном всем и каждому языке – диалекте простого грешника, на котором только и возможно для каждого из нас общение с Богом...

В тесноте, да не в обиде

– Я большой баловник, – рассказывает, помню, отец Валентин. – Жили мы большим семейством. Родился я в селе Калинино Липецкого района Воронежской области (ныне относится к Липецкой области – Ред.). Привык говорить: в 1927 году. Хотя на самом деле – в самом начале 1928 года: 7 января. В Рождество. Да потом как в 1930 году всех в колхозы стали сгонять, а храмы в округе позакрывали, наша семья в Москву и перебралась. Здесь уже обосновался дальний родственник. Вот к нему все и подались. Хотя окрестить меня еще успели там, на родине, в храме, посвященном Архангелу Михаилу.

В Москве мы сначала жили в старом бараке в Даеве переулке. Потом был пожар, барак сгорел. Нам дали комнату на Шоссе Энтузиастов. Мы – восемь человек – ютились на 18 м2. Дедушка, бабушка, папины сестры, папа, мама, я, мой брат... Потом семья росла… Но кто-то и отделялся.

Помню, тетя Маруся, папина сестра (у нее трое деток было, да один умер) взяла меня к оставшимся, чтобы мне сидеть с ними. И вот, сижу, они покормлены. Уложил их спать. Потом часика в четыре просыпаются. Дети есть дети. Сделали под себя.

– У-у-у...
Что делать? Я надел противогаз и иду к ним. Убирать. Они как увидели меня в противогазе, что там началось! Младший Юрочка даже заикаться начал было... Я – тут же к тете Марусе, признался ей во всем... Слава Богу, все-таки испуг прошел, малыш нормально заговорил. Но меня, конечно, сразу «уволили».

Помню, у нас, кроме нас восьмерых, еще и кто-то из нищих ночевал постоянно. Была такая, например, Тоня Котова у нас завсегдатаем. Убогая. «Тоня Ломанная» – ее все звали. В детстве ее уронили, и она осталась калекой. Ночью земные поклоны клала. Я за ней как-то стал повторять – 400 поклонов насчитал, сбился, да так и отполз еле-еле живой обратно на свою лежанку. А она так и продолжала свои метания.

– Тоня, я тебе Библию куплю! – как-то сказал я ей.

– Нет, Валентин Васильевич, – отвечает мне, подростку, – я сама ее пишу.

Сядет так обстоятельно, возьмет бумагу, чернила и что-то выводит. Глянешь – каракули. Но она трудилась! Это она, оказывается, Библию переписывала!

Эти странные тетки и дядья
С детства я вырос в алтаре. Был алтарным мальчиком. Отец Димитрий Цветков в храме Петра и Павла на Синичке (в Лефортово – Ред.) ввел меня в алтарь. Там я должен был разбирать записочки. Раньше подавали имена с пожертвованием – кто сколько положит – три рубля, пятерочку. Перебирая, денежку складывал в чемоданчик, а записочки – отдельно. Еще у меня было послушание вынимать из малых просфор большие частички, а малые частички вынимал уже сам батюшка. Тогда были целые мешки просфор, священники не успевали. Служил там еще отец Павел Кораблев. Да протодиакон Александр Гудимов был. В детстве, конечно, особое отношение к службе…

Помню, у нас в семье по линии отца все верующие, воцерковленные были. А по материнской – так те в коммунисты подались. И вот бегу в храм, а дядька – из маминых братьев – поймает на бегу да незаметно денежку в руку вложит:

– Свечку за меня поставь...

– Ты же коммунист! – вытаращусь. – Душу продаешь?

– Молчи! Так нельзя говорить, – потупится.

Эти наши «коммунисты» еще и причащались, разве что храмы где-то подальше за городом выбирали, специально ездили, чтобы никто ничего не узнал.

– Приходите в церковь! – бывало, по детской непосредственности пригласишь на праздник.

– Не, нам нельзя. Увидят-увидят, – опасались.

А тетка Лида фронтовичка была. Та уже ничего не боялась. Придет в храм апостолов Петра и Павла, где я алтарничал, и кричит:

– Валя! Я пришла!

– Теть Лида, – выйдешь к ней из диаконской двери. – Ну, так нельзя...

– Валя! Валя! Я пришла! – радостная такая, бросается к тебе: звал же, мол…

И потом, когда я уже священником был, а она все так же заявлялась:

– Ва-ля!! Я пришла!!!
А к исповеди тетка Лида так подходила:

– Прости меня без очереди и всё сразу!

– …

– Танечка, – потом говорила моей жене, – я пощусь, пощусь. Утром – бутерброд с колбасой и стакан кофе...

Хотя тогда колбаса-то, может, еще и настоящая была... Ну, что ты с этих изголодавшихся ранее людей возьмешь? Я постоянно своим семинаристам говорил:

– Главное – милосердие.

Тут у меня друг-священник преставился. Так он мне рассказывал: придет к нему старушка на исповедь и кается:

– Батюшка, грешница я: пост нарушаю...

– ?

– Колбасу ем...

– Какую?

– За рубль 70.

– Мать, да ты не грешница, ты – мученица! Эту колбасу даже собаки не едят!

Изголодалось то поколение. Знаете, как в войну было? Помню, у нас стариков собирали с карточками ДП (Дополнительное питание). Что-то им там простейшее, какую-то капусту мерзлую на эти карточки выдавали. А один старичок пришел, а у него эту карточку украли. Так он пошел на помойку, копался-копался, искал – что поесть бы... Нашел какую-то косточку от селедки, обсасывать ее стал... Вот такая картина до сих пор у меня перед глазами стоит. Есть человеку хотелось.
Главное качество, которое я всегда требовал от студентов, – милость к людям. Сам грешник – и других пожалей. Дисциплина, конечно, нужна. И наказывать надо. Но с милосердием. А то начинается: «Вот, я епитимию в 1000 поклонов дал!» А ты сам их сделал? Давай другому то, что ты сам можешь понести.

На исповеди от нас всех только-то и требуется: Господи, прости меня, я каюсь, сожалею и постараюсь больше никогда этого не повторять. Только и всего!

Мы, священники, к сожалению, не умеем прощать. Когда ты читаешь разрешительную молитву, там есть слова: «И оставь мне, как я оставляю...» Мне всегда страшно от этих слов, хочется сказать: «Не оставь мне, как я оставляю...» Потому что я оставляю плохо... Может быть, я просто не пережил того, что этому человеку в жизни потерпеть довелось...

У нас дома мама всегда хозяйство очень рачительно вела. Мы, например, картошку не чистили, в мундире всегда варили. Пили желудевый кофе – сами его делали. И т.д. В общем, даже в сложные времена как-то обходились, не голодали. А соседка у нас была очень интеллигентная. Жила она с мамой-старушкой. Пока соседка поехала в деревню выменивать что-то из антикварных вещей на еду, старушка поймала кошку, которая с ними жила, убила, суп сделала... Вот такие времена еще застал. Это как раз начало войны. 1941-1942 годы.

«Отче наш» – для комсомолок

Я только четыре класса успел отучиться, потом война началась. Школы позакрывали. Пока тепло было, спали мы прямо на газонах. Как тревога, бомбить начнут – бегали по крышам и кидали мешки с песком на снаряды, тушили их так.

Потом я на авиационный завод пошел работать. По блату, можно сказать, устроили. Так-то меня не принимали по годам на такое ответственное предприятие. Но помню, поймали какого-то прыщавого парня, дали ему на бутылку и привели в отдел кадров:

– О, – говорят, – уже лоб какой!

И «его» приняли на работу, а на самом деле – меня. А я был-то еще подростком, даже до тисков не доставал, подставили скамеечку, и я так работал уже с 1942 года на оборонку слесарем-лекальщиком.

Много было травм на производстве. Надо было, помню, что-то сверлить. А там такое огромное заводское сверло. Подхожу к нему в рукавицах, подношу деталь, включаю сверло, а оно зацепило за рукавицу... Еще чуть-чуть – и без руки бы остался. Слава Богу, кто-то подбежал, успел выключить сверло. Господь хранил!

В 1946 году пытался поступить в семинарию, но тогда не поступил, мне еще не было 18 лет, меня не приняли. А в 1947-м приняли, но тогда уже с завода не отпускали. Я был мастером VI разряда, и как раз разрабатывался мотор с турбиной для новой модели самолета, надо было делать лопатки ротора к нему, шаблон поручили делать мне.

Так и пришлось совмещать год учебу с работой. В ночную смену работал, спал потом где-то часа два – и на занятия отправлялся. Отсыпался разве что на выходных.

Мама мне с собой, помню, на работу кусочек черного хлеба давала. Иногда постным маслом его смажет или просто так, с солью. Так я, когда его в обед есть собирался, всегда шапку снимал. Надо мной смеялись:

– Поп! Поп!

И дальше ругань шла такая, что не передать. Из более-менее цензурного:

– Правильно делаешь [что снимаешь шапку], чтоб лишний камень тебе на голову упал.

И т.д. Много было издевок.

Но я после работы, которая заканчивалась в пять, спешил на службу в Елоховский собор к шести. Любил послушать проповеди протопресвитера Николая Колчицкого, митрополита Николая (Ярушевича). Там уж, как послушаешь, все эти нападки ни во что вменишь, позабудешь...
Однажды, помню, нам во время бомбежки сказали в траншею спрятаться. Бомбят, я крещусь. Вдруг ко мне какая-то женщина пробирается:

– Сынок, научи нас молиться!

Во как! А я с детства по-церковнославянски Псалтирь читал. С бабушкой мы ходили над покойниками Псалтирь читать. «Что, – думаю, – комсомолкам ответить?» Научил их читать «Отче наш».

Не ищите места, ищите Бога
Когда я окончил Московскую духовную семинарию, а затем академию, меня угнали: хотели в Киев, но потом было решено в Белоруссию. Я взял себе за правило и, слава Богу, так и соблюдаю: ничего не проси и ни от чего не отказывайся.

– Поедешь?

– Бог, значит, дал, благословите.

А просить – ничего просить не буду!

– Но есть же хорошие места…

– Мне они не нужны.

Всё слава Богу! Я милость Божию каждый день чувствую. Каждый час даже чувствую. Когда накатывают помыслы: «Как всё плохо, могло бы быть лучше», – «Отойди от меня, лукавый», – говорю! Сопротивляюсь, ропщу, отказываюсь – мысленно. А так я церковной власти повинуюсь. Сказали – значит, всё так и будет.

Я и молодежь так наставляю:
– Не ищите места, ищите Бога. «Мне бы вот туда-то...» – начинаются разговоры. Это значит «не ради Иисуса, а ради хлеба куса» рукополагались? Приходик получше присматриваешь? Куда назначат – туда и иди! Ты служи! Будет тебе, как евреям в пустыне, пища – манна да перепелы!

Господь не оставит.

«Валь, ну, так нельзя! Ну, что это такое?..»

И вот, помню, я оказался в Жировицах, в семинарии. Преподавал там. А так-то я – человек спортивный. Устроил в семинарии спортивную секцию. Купили мы коньки, клюшки. Как только схватился монастырский пруд, бросились играть в хоккей.

А отец Антоний (Мельников), впоследствии митрополит, тогда он еще архимандритом был, со второго этажа семинарии наблюдал за нами, любовался.

Помню, февраль месяц, день солнечный, морозный. Студенты были четвертого класса. Кто-то из нас там уже и священником был, играли с нами и профессора. И вот такой хлопец Борис Кроха, в постриге после – Максим (он потом архиепископом Аргентинским был), не выдержал. Пришел ко мне, говорит:

– Дай и мне коньки!

Я ему дал. А там на монастырском пруду был один уголок, где били ключи, и это место не замерзало, – метра полтора глубина была. Мы-то знали это место, старались туда не заезжать. А он угодил и провалился. Вода холодная! Он перепугался. А семинаристы вокруг собрались и запели... тропарь Крещению:

– Во Иордане крещающуся Тебе, Господи...

– Прекратите! – налетаю на них. – Доставайте его!

Достали. У меня с собой был ножик – порезали ему шнурки на коньках. У нас был такой Мишка Чураев – здоровенный – взял промокшего на плечи и понес. Отогрели. Ничего – даже не заболел. Так мы и продолжали с мальчишками играть в хоккей. Помню, все бока у меня были отбиты. Тогда я пошел в местную аптеку и купил все детские мочалки. Обвязался ими, «потолстел» сразу – такой у меня костюм был. Правда, моему примеру особо никто не последовал…

А однажды отец Антоний приходит на лекции (он преподавал Новый завет) – а там все семинаристы перебинтованные сидят. Он – ко мне:

– Валь, ну, так нельзя! Ну, что это такое?..

Так коньки и были отменены…

Там у нас рядом техникум был, стали оттуда ко мне парнишки приходить. Я им выдавал коньки, клюшки, единственное, предупредил:

– Ребята, только без мата!

Послушались. Так и играли. А нашим семинаристам только уже оставалось наблюдать, как те гоняют.

«Все остальные как-то посолиднее меня были»

Был у меня там, в Жировицах, еще друг – врач-кардиолог, у него отец потом епископом стал. Мы с ним зимой частенько по лесу на лыжах катались. И вот, помню, конец февраля – начало марта – солнце ярчайшее. Мы с ним посбрасывали с себя теплую одежду, вообще в одних трусах да в темных очках рассекаем. Идет какая-то крестьянка... Вот она испугалась! Как бросится бежать! А мы тогда так просто загорали. Ну, вот такие у нас были причуды.

С мальчишками-семинаристами я часто выходил на ночную рыбалку. Соберемся, возьмем машину – и айда на Щару. Это такая речка в Беларуссии. На Щаре заводи были, где карасей много водилось. В воду мы заходили прямо в одежде. Потому что комаров там – тучи. И вот идем по берегу Щары. Ночь. Красота… Из преподавателей – я один, больше никто не ездил, все остальные как-то посолиднее меня были. А мальчишки очень любили эти наши ночные рыбалки. Правда, все было благочинно. Никакого спиртного никогда с собой никто не брал.

Помню, кончался Великий пост. Я сам решил съездить на рыбалку. Еще стоял лед. Я взял с собой топорик, удочку. И вот водитель часов в 11 вечера отвез меня. Я сделал прорубь. Ночь просидел, но так тогда ничего и не поймал. А потом часам к двум дня такой туман спустился – как молоко – ничего не видно! Я в одну сторону пойду, смотрю: вода! А Щара – река коварная, там такие промоины бывают даже в схваченном льдом русле. В другую сторону пойду – опять вода. Вперед – вода. Назад – вода!

Смотрю на небо – вроде, небо чистое. А туман вокруг такой, что берегов не видно. «Что, – думаю, – делать?» А там тогда у нас ходили волки. Даже к семинарии подходили, не то что так – на пустыре. Как раз смотрю: волчьи следы. Разорвут ведь... А вокруг никого, и на помощь не позовешь... Начал я молиться! Молился-молился... Вдруг вижу: полозья от саней. Кто-то, значит, здесь провозил сено. Пошел я по этим следам. Вышел далеко – километров за 12 от Жировицкого монастыря. Уже стемнело. Набрел я на село, куда, видимо, до этого и было отвезено сено. Потом как-то добрался и до семинарии.

– Валентин Васильевич, где вы были?.. – спрашивают меня.

– Попал в другое измерение, – отвечаю.

Это очень страшно, когда не знаешь, куда идти.

В Жировичах еще был случай. Поехали на рыбалку. На Бездонное озеро. Лещей мы там ловили. Ночь, холодно. Развели костер. Кто-то остался у огня. А я в телогрейке спустился к воде, собрал лодку и плыву... Темень. И тут крючок зацепился за телогрейку: а лодка перевернется – никто не спасет... Взмолился! Бог спасает! Много у меня было случаев, когда должен был погибнуть. Слава Богу, Господь хранил.

Сейчас уже, бывало, ночь не спишь – то вспомнишь, это... Мы действительно Богом хранимы. Иначе бы давно бы уже все поумирали. Души бы наши сатана от ненависти просто стер в порошок. А мы – живы милостью Божией.

Студент-преподаватель

Потом, когда я вернулся в Москву, меня выписали с жилплощади родителей. Пошел узнавать. Начальник паспортного стола говорит:

– Ничего не знаю, обыск был, проверка, выписали.

Я к одному чиновнику, к другому – «Ничего не знаем». Дошел до Печкина, был тогда такой в Москве коммунист.

– Я явочников не прописываю, я что, – говорит, – попа пропишу?

– Но я же уже 20 лет в этой комнате прописан, живу в Москве.

– Нет.

Пришлось ехать в Смоленскую область, снял я там коечку у одной старушки, платил ей три рубля в месяц. А здесь, в Москве, только приеду домой, как тут же проверка нагрянет:

– Кто здесь живет? – звонят в дверь, а я быстро прячусь куда-то в туалет.

Меня спас секретарь Святейшего Патриарха Алексия I (Симанского) Даниил Андреевич Остапов. Он меня знал как преподавателя. Семинарии тогда были все закрыты кроме Петербургской, Московской и Одесской. По его совету я тайком как преподаватель поехал в Одессу. Там был разрешен набор семинаристов, и меня вписали в их число: Радугин. Числился как воспитанник, а сам преподавал.

Я там семинаристам сразу сказал:

– Братцы, там, в общежитии, мы можем и шутить, и смеяться, а здесь, на занятиях, давайте уже без панибратства: я преподаватель, а вы – ученики.

И все слава Богу. В Одессе я был на неплохом счету. 12 лет преподавал. Потом и комнатку пришлось снимать, и просто угол. Много всего было интересного. Красиво там: солнце, море…

А потом мой брат Леонид (Ралдугин – Ред.), тоже священник, говорит мне как-то:

– Валь, ну что ты все в Одессе?

Ректором Московской духовной академии тогда уже был владыка Владимир (Сабодан), он меня хорошо знал по Одесской семинарии, тоже предложил:

– Валентин, я тебя беру. Но в Академии содержание недостаточное, принимай священство.

– Не могу, – говорю, – я не женат.

Но после в Одессе нашел себе девушку, Танечку, она согласилась быть моей женой. А брат Леня за меня, оказывается, прошение на священство тут же написал! Вызывают на рукоположение – ничего понять не могу!

Рукополагал меня митрополит Коломенский и Крутицкий Серафим (Никитин). Сначала в диакона – неделю я прослужил в Елоховском соборе, а потом – во священника.

Планирует Бог
Когда меня рукоположили, я уже был доцентом Московской духовной академии, мне своего собственного храма не дали, а поставили вторым священником в храме за Клином, там еще икона Божией Матери Владимирская. Служили с братом митрополита Иринея протоиереем Стефаном Середним: он был настоятелем, а я вторым священником. Служба в храме была каждый день, я служил четыре раза в неделю, так как я еще преподавал, вел в академии кафедру Канонического права. Ездить до храма мне было далеко. В один конец более двух часов добираться. Зимой тяжеловато, конечно, было вставать каждый раз к 5 утра, чтобы успеть на первый троллейбус, на первую электричку. Тем более что у меня уже и дети маленькие были... Все слава Богу!

Я супругам всегда говорю:

– Не планируйте семью! А то начинается: вот одного родим, а еще куда... Не планируйте! Любите друг друга. Ласкайте друг друга. Это ваша обязанность. Кроме поста и молитвы. «А вот мы планируем...» Что планируете?! Планирует Бог. А ваше самоуправство – безбожно!

И вот я никуда не ходил, ничего не просил. Через год мне вот уже в отпуск идти, вдруг меня переводят в другой храм – Николо-Архангельский в селе Никольское, к протоиерею Евгению Сидорычеву. А это все-таки уже Балашихинский район, поближе. Там у меня и родилась моя доченька Варенька.

А через год опять – только в отпуск идти, снова указ: переводят в Москву в храм святителя Николая, что на Преображенском кладбище, он был в сослужении со старообрядцами, к отцу Димитрию Дудко. Меня там приняли в штыки. Я ни с кем не стал спорить. Принялся за служение, стал проповеди говорить. Полюбили. Там я тоже прослужил один год.

Никуда я не ходил, никого не просил – и вдруг опять переводят в храм иконы Божией Матери «Троеручица» на Таганке. Вот здесь я уже прослужил 18 лет. Отпевал там отца, мать, сына, теток. Многих из родни похоронил. Помню, у меня там настоятель отец Борис Добрев все интересовался:

– Почему тебе женщины носят цветы?!

– Я их не прошу!

– Это не дело. Я – настоятель.

Так и пошел, пожаловался владыке Арсению. А он – мой ученик!

– Отец Валентин, – вызывает меня владыка. – Возьми храм преподобного Сергия Радонежского. Он, правда, весь разрушен...

Там статую Гагарина обжигали. Храм был разорен, весь черный изнутри. Я пришел, посмотрел... А когда-то еще маленьким мальчиком я приходил в этот храм с дедушкой и видел, какое здесь убранство было: лазурь и золото! А тогда сразу же:

– Хорошо, – отвечаю.

Надо играть по своим правилам. Христос Воскресе!
Перевели меня. Это был 1992 год, февраль месяц. Холодно. Плитку в алтаре установил. Стал служить. Слава Богу. Вот уже более четверти века здесь. Почти все восстановили с Божией помощью.

Здесь я еще в детстве с дедушкой до закрытия храма в 1938 году бывал... Это уже вопрос Промысла Божия. Мы как раз и жили тут неподалеку в комнатке на Шоссе Энтузиастов. Я помню этот храм – это была лазурь и золото в убранстве! Он действительно блистал. Здесь пел хор слепых. Мы тут с дедушкой два-три раза были еще до разорения храма. Так промыслительно устроилось: я был здесь семилетним мальчиком впервые, и семидесятилетним стариком Господь привел меня в этот храм, чтобы мне тут помереть.

Я вообще не московский поп. Я служу и всё. А что там за ящиком делается, в бухгалтерии, это меня не касается. Я и уволить никогда никого не мог. Даже тех, кто выпивал.

– Не буду я служить! – заявит мне, помню, кто-то из молодых священников.

– Ничего-ничего, я за тебя послужу... Я настоятель, я за тебя послужу.

А смотрю, ему уже и стыдно.

Ни одной жалобы я ни на кого не написал.

Надо играть по своим правилам. Христос Воскресе! Мы, христиане, верим во Христа, Распятого за грехи всех людей и Воскресшего. Как бы с тобой ни поступили, пусть каждый играет по своим правилам! На тебя плюнули – ну, так это человек просто играет по своим правилам. «Ты дура!» – «Сама ты дура!» Зачем?!.. Если ты в ответ на другого плюнешь, будут двое оплеванных. Что толку? Не играй по чужим правилам, играй по своим! Прими заповеди Божии. Один раз мне сказали: «Идиот ты!!!» А я думаю: «Почти правда...». Нам ведь всегда есть в чем каяться.

– Господи, прости!

Если Бога не забываем, то все инциденты исчерпаны. Все надо в жизни зааминить.

Подготовила Ольга Орлова
16 мая 2019 г.

Ответить

Вернуться в «Путь ко спасению»

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и 1 гость